Лариска была высокая, стройная, с розовым лицом и гладкими холеными руками. Казалось, она даже никогда не болела. Иван Трофимович — невысокий, сухой, с неровным цветом лица, с длинными пальцами, редкими, совсем седыми волосами производил впечатление человека изношенного, больного и очень уставшего.
Когда Лариса и Иван Трофимович шли рядом, то слишком яркой и даже вызывающей казалась ее красота.
Пока дочь была в институте, Иван Трофимович убирал квартиру, ходил в магазины, готовил обед. Остальное время много читал и думал. Думал он о пройденной войне, о смерти жены, о Ларисе — единственном на свете дорогом ему человеке.
Только вот общего языка с дочкой он найти не мог. Вернее, потерял его, и совсем недавно. Иван Трофимович привык думать о дочери как о ребенке и не заметил, как она выросла и превратилась в красивую капризную женщину. Иногда Иван Трофимович с болью замечал, что Лариса стесняется его.
Компании у дочери собирались шумные и веселые. Иван Трофимович радостно встречал ребят, накрывал на стол. И лицо его расцветало счастливой улыбкой, когда кто-нибудь из Ларискиных друзей спрашивал:
— А Иван Трофимович где? Лариса, зови его к столу.
Она передергивала круглыми плечами и, войдя к отцу в комнату, как бы невзначай роняла:
— Тебя зовут. — И прибавляла тихо: — Ты бы хоть рубашку приличную надел, а то перед людьми неудобно.
Иван Трофимович старался не замечать ее тона, быстро надевал белую рубашку, серый пиджак со множеством орденских колодок и выходил к ребятам.
— Садитесь, Иван Трофимович, — встречали его и освобождали место за столом.
— Я здесь с краю присяду, ребятки. А то на кухне что понадобится.
— А Лариса на что? — протестовали гости и усаживали его к торцу стола — на самое почетное место.
Сначала он чувствовал себя неуютно под насмешливым взглядом дочери, но, выпив рюмку вина, оживлялся.
— Иван Трофимович, расскажите про войну, — просили ребята.
— Да что про нее рассказывать? Давно ведь кончилась, — говорил он, словно оправдываясь.
Но глаза его вдруг синели, лицо молодело, и он рассказывал.
Рассказывал о том, как начал войну сержантом, три раза был ранен. Ребята замолкали, и каждый где-то в глубине души завидовал Ивану Трофимовичу и удивлялся — человек рассказывал о самом страшном в своей жизни, а делал это так, словно вспоминал самое счастливое время. Да для него то время и было самое счастливое. То была его молодость.
Лариса скучающе смотрела в одну точку, словно хотела сказать:
— Ну, завелся… Сколько можно об одном и том же?
Иван Трофимович замечал это и говорил, глядя на дочь:
— Самое интересное было, когда дочка моя родилась… Я тогда в госпиталь попал. Документы мои пропали. А в части ошибка вышла. Решили, что я без вести пропал. Ну и послали моей Вареньке извещение. Она как получила его, так и родила. Преждевременно. Я из госпиталя выписался — и домой на побывку, а в люльке девочка плачет. Ей уже четыре месяца было… Ну, а потом снова на фронт…
Лариса вставала, выходила на кухню и говорила оттуда, пытаясь скрыть раздражение:
— Хватит, папа! Слишком грустную тему ты выбрал!
— Правда, ребята, хватит. А то больно уж я разговорился. Вы тут веселитесь, а я отдохну пойду, — смущенно говорил Иван Трофимович, постарев в одну минуту, неловко поправлял пиджак и уходил в свою комнату.
За стеной сразу забывали о его существовании, оживлялись, начинали, как говорила Лариска, травить анекдоты, включали музыку. Иван Трофимович слышал звон рюмок, мерное пошаркивание ног о пол и садился к окну.
Здесь был его, никому недоступный мир. За окном мчались автомобили, торопились по делам люди. Он открывал форточку, и все оживало. Лицо его сразу менялось и принимало какое-то возвышенное выражение.
А когда кончались занятия в школах и на улицах становилось шумно, Иван Трофимович вздыхал, доставал из стола цветную бумагу, клей, ножницы и начинал клеить елочные игрушки. Если за этим занятием его заставала дочка, она сердилась, передергивала плечами и говорила:
— Что за глупости, папа! Занялся бы чем-нибудь полезным, чем без толку на пенсии сидеть. — И даже времени на настоящую нотацию не находила.
Только раз Иван Трофимович осмелился и сказал дочери:
— Эх, дочка! Я-то всю жизнь прожил. А вот на тебя удивляюсь— черствый у тебя характер. В кого только? Ведь Варенька совсем не такая была.
От этих слов в глазах ее появилось какое-то новое выражение. Они стали беспомощными и похожими на отцовские. Тогда Ивану Трофимовичу показалось, что она напустила на себя эту холодность и небрежность. На нее сильно подействовало слово «Варенька».
Несколько дней подряд она была нежна к отцу, возвращалась из института рано, целовала Ивана Трофимовича в колючие щеки и рассказывала о своих делах. Иван Трофимович торопился накормить дочь, рассказывал о своих нехитрых новостях, а по вечерам приглашал фронтовых друзей.
И Лариса сидела рядом и была очень похожа на мать. В такие дни у Ивана Трофимовича не болело сердце, и ему казалось, что жизнь его еще долго не кончится, что он всем еще нужен. Но в такие дни у него появлялся и страх — в доме может появиться зять.
И зять появился. В четверг вечером Лариса пришла с высоким темноволосым парнем.
— Это мой жених, — покраснев, сказала она. — Познакомься, папа.
— Сергей, — представился парень и крепко пожал руку Ивана Трофимовича.
У Ивана Трофимовича вдруг заныло сердце.
— Я сегодня Ларисе предложение сделал, — сказал Сергей. — Хотим с вами посоветоваться.
Иван Трофимович растерялся, стал говорить какие-то ненужные слова, пошел в свою комнату, надел белую рубашку, положил под язык таблетку валидола, постоял с минуту, пытаясь успокоиться.
Лариска накрыла на стол и сидела напротив Сергея. Иван Трофимович опять увидел, какая красавица у него дочь, и со страхом понял, что теряет ее.
— Садитесь, Иван Трофимович, — пригласил Сергей.
Иван Трофимович молча сел, не зная, радоваться ему или огорчаться, словно застыл в ожидании. Все трое молчали.
Первым заговорил Сергей:
— Скажите же свое решающее слово. Ведь без вас тут никак нельзя.
— Не волнуйся, папа, — обронила Лариса, смущенно глядя на отца.
— Да я что… Мое дело десятое… — начал Иван Трофимович,
Сергей вдруг улыбнулся, хорошо и откровенно.
— Не бойтесь, батя. Я Ларису люблю. Мы ведь давно знакомы. Это она все виновата — прятала меня от вас…
Иван Трофимович увидел улыбку Сергея, его добрые глаза, и весь он открылся навстречу этому чужому человеку.
— Раз так, желаю счастья! —торжественно сказал он, подняв рюмку и ощутив свою необходимость этим двум людям.
— У меня одно условие, — заключил он, — чтобы жили у меня. Никуда вас не отпущу.
Свадьба была небольшая. Набралось человек двадцать. Новые родственники понравились Ивану Трофимовичу. Отец и мать Сергея — седые, статные — смотрели друг на друга с нежностью и все восхищались Ларисой.
Весь вечер Иван Трофимович разговаривал с отцом Сергея. Они говорили о войне, вспоминали молодость. Лариска иногда подходила к отцу и, обняв его сзади за плечи, затихала. Иван Трофимович чувствовал ласку дочери, ловил на себе добрый взгляд Сергея — и в сердце его поселялось прочное ощущение какого-то нового счастья.
Окончилась свадьба, началась будничная жизнь. Молодые поселились у него. Забот прибавилось. И он был рад этому. Только клеить игрушки стало совсем некогда.
А молодые жили своей жизнью и совсем не собирались пускать в нее отца. Иван Трофимович думал, что это временно, что не привыкли они еще, что стесняются. Но прошло два месяца, и он почувствовал, что ничего в его жизни не изменилось, что он лишний и что его существование совсем не интересует молодых.
Сергей иногда хлопал его по плечу и мимоходом спрашивал:
— Ну, как дела, батя?
Ивана Трофимовича коробило от этих слов. Он быстро уходил в свою комнату и подолгу лежал на кровати, глядя в потолок. Сердце его стало болеть не на шутку. Все чаще ворочалось оно в груди, как острый камушек, не давая покоя. Иногда вечерами, соскучившись по молодым, Иван Трофимович входил в их комнату.
Сергей и Лариска быстро отскакивали друг от друга, рассаживаясь по разным углам, словно подчеркивая этим, что отец мешает им даже в такие минуты. Иван Трофимович смущался и уходил. И то ощущение своей необходимости, которое пришло к нему при первой встрече с Сергеем, исчезло навсегда.
Только одной надеждой жил Иван Трофимович — он ждал внука. Но никаких признаков не видел и однажды отважился спросить:
— Сережа, а внуком-то меня когда побалуете? Пока жив — помогу. Одним ведь трудно будет…
— Сергей посмотрел на Лариску и ничего не ответил. Она удивленно подняла брови и небрежно бросила: — Что ты, папа! Это же несовременно! Да и к чему нам на себя такую обузу вешать? Нам еще пожить охота…
— А-а-а… — протянул Иван Трофимович, сник и все-таки сказал: —Вот ты для нас с Варенькой не обузой, а радостью была.
— Ладно, батя, оставим этот разговор до лучших времен, — примирительно сказал Сергей.
Иван Трофимович что-то пробормотал и ушел в свою комнату.
Радовался Иван Трофимович одному — между собой молодые жили хорошо. По вечерам в их комнате звучал магнитофон с английской речью. Они дружно повторяли незнакомые картавые слова, сидя в обнимку на диване. Зачастую их не бывало дома — ходили в кино и театры.
Приближалась весна. Иван Трофимович впервые не ощущал прихода всегда такой долгожданной весны. Он жил в предчувствии чего-то неотвратимого и понимал, что в этом виновато больное сердце. По ночам оно гулко и неровно стучало в грудь. На рассвете немного успокаивалось и потом весь день больно кололо в лопатку, мешая глубоко дышать.
Иван Трофимович незаметно для себя стал подытоживать свою жизнь. О молодых он теперь совсем не думал. Он отошел от всего обыденного и словно готовился к празднику — ходил торжественный и носил пиджак с планками. Молодые удивлялись и подтрунивали над ним. Но Иван Трофимович не замечал этого и все о чем-то усиленно размышлял.
В четверг вечером Лариса с Сергеем пришли поздно. Иван Трофимович слышал, как они улеглись спать, долго шептались, потом все стихло. Иван Трофимович распахнул окно.
В комнату ворвался свежий пьянящий воздух, заполнив все какой-то удивительной радостью. Иван Трофимович долго смотрел в темный прямоугольник окна и незаметно уснул.
Проснулся он оттого, словно его кто-то сильно ударил в грудь. Он успел увидеть за окном яркое синее небо и бьющие откуда-то снизу лучи солнца. Сердце его словно перевернулось в груди и стало медленно затихать. Иван Трофимович попытался встать, но не смог. Лицо его побелело, и он медленно вытянулся на кровати.
Лариска с Сергеем проснулись от тишины в квартире. Это было непривычно. Обычно отец будил их рано и гремел на кухне посудой.
— Сережа, проспали! — взвизгнула Лариса и вскочила с кровати.
— Видно, папа ушел куда-то.
Они второпях позавтракали и стали одеваться. И вдруг Лариса увидела, что пальто отца висит на месте, а под вешалкой стоят его ботинки. Ей стало не по себе. Она тихо охнула и вбежала в комнату Ивана Трофимовича.
Сергей услышал крик жены и сразу все понял. Он стал звонить своим родителям и еще куда-то. Через час стали приходить люди. Она ходила по квартире, не говоря ни слова.
— Лариса, ну успокойся немного, ну хоть скажи что-нибудь, — тихо просил ее Сергей.
Но она только молча мотала головой.
Лариска не плакала и ничего не говорила, только все ходила по квартире, с силой сжав виски бледными руками. Она вошла в комнату отца и открыла ящик письменного стола. Среди множества бумажных игрушек стояли маленькие детские туфельки с красными шнурками. Лицо вспыхнуло, словно обожженное ушедшей отцовской любовью, о которой она никогда не думала, которой никогда не замечала. Лариса поняла необратимость того, что произошло. Сергей подошел к ней, обнял за похудевшие плечи и стал гладить по волосам. И вдруг ошеломляющая душу нежность обрушилась на нее. Лариса крепко обняла мужа, затихла и словно в каком-то испуге поняла, что может потерять и его. Она подумала, что совсем скоро в комнате отца должен появиться новый маленький человек, который продолжит жизнь ее, Сергея и Ивана Трофимовича.
