Весной Тимофей добирался с работы долго и трудно. Протезы скользили на обледенелом тротуаре, и он переставлял их с большой осторожностью и оглядкой. А попасть скорее домой ему с некоторых пор сильно не терпелось. Особенно в те дни, когда Наташа работала в первую смену.
С тех пор как квартирантка поселилась у них, жизнь в доме стала светлой и радостной.
Наташа приехала из деревни поступать в педучилище. Не поступила и устроилась на швейную фабрику. Когда работала утром, поднималась первой по зову будильника, но чаще сама, по врожденной крестьянской привычке — легко и бездремотно.
Тимофей рывком садился на кровати, свешивал культи ног и торопился пристегнуть протезы. Выступал из своей каморки-мастерской, спрятанной позади печки.
Мать Тимофея, Ольга Васильевна, стучала самоварной трубой. Втроем садились на кухне пить чай. Наташа доставала из шкафчика банки с вареньем и медом, пододвигала хозяевам:
— Ешьте! Свое — не покупное! У нас этого добра полно! Домой поеду — еще привезу!
— Спасибо, доченька! Не откажусь от медка, — кивала Ольга Васильевна и взаимно потчевала квартирантку. — А ты нашей озерной рыбки отведай. Не побрезгуй.
— Что вы, тетя Оля! Я с большим удовольствием, — не ломалась девушка и тянулась к сковороде с жареными лещами. Встречала тихий, ласковый взгляд Тимофея и краснела.
— Что хоть смотришь-то? Люблю, конечно, рыбу! Мясо и дома постоянно не переводится, а рыба, вот эта, озерная, очень редко…
— Ты знай, рубай, коли нравится. Еще наловим! На серебряный крючок это нетрудно, — широко улыбался Тимофей и опускал глаза.
— Не случись беды — Тимофей в инженерах бы ходил. Как старший мой, Серега.
— Не болтай про Алтай! — обрывал Тимофей мать, мрачнея нервным скуластым лицом.
И ты бери мед. Он, знаешь, какой полезный, от ста болезней, говорят, помогает! — спохватывалась Наташа и сама опускала в стакан Тимофея ложку запашистого снадобья.
— Благодарствую, — наклонял голову Тимофей и размешивал мед в стакане. Верхушки скул у него розовели.
— Ой! Опоздаю я с вами! — вскакивала из-за стола и, накинув пальтишко, намотав на голову платок, убегала на фабрику.
Мать горько вздыхала и смотрела на сына грустными глазами. Тимофей спешил убраться к себе в каморку.
Когда Наташа ходила на фабрику в утро, Тимофей, возвращаясь из мастерской, мыл руки и садился к столу. И тут же распахивалась дверь боковушки.
Румяная и теплая со сна, Наташа — она всегда отдыхала после работы — выпархивала на кухню. Умывалась и садилась с Тимофеем ужинать.
— Много настучал сегодня, рубля на три? — справлялась девушка, отламывая хлеб.
— Наверно, — соглашался Тимофей и сам интересовался : — А ты сколько пуговиц пришпандорила?
— Что ты, Тимоша! Я уже давно на рукавах сижу. Рукава втачиваю. Перевели меня с пуговиц, — обижалась Наташа и принималась хлебать пахучие щи. Тимофей тоже. А потом они поднимались в верхнюю комнату смотреть телевизор. Мать скоро начинала клевать носом, вздрагивать всем телом и уходила к себе спать. Тимофей и Наташа засиживались допоздна.
— Тимош, ты есть не хочешь? — заботливо спрашивала девушка.
— Нет.
— А я хочу! Булочки с вареньем. Тебе принести?
— Пожалуй, не стоит.
— А я принесу! — Наташа поднималась со стула и шла вниз, на кухню. Возвращалась с двумя ломтиками булки, на которых чернели бугорки варенья. Один протягивала Тимофею:
— На, держи! Вкуснятина!
— Да куда? Не люблю я сладкого! — отводил девичью руку Тимофей.
— Нет, бери! Капает ведь! — обижалась Наташа, и Тимофей сдавался — брал ломтик, целиком отправлял в рот. Тимофею казалось, что они с Наташей одни во всем огромном мире. И не было для него счастливее часов, чем эти. С сожалением щелкал он выключателем, когда программа заканчивалась, и вслед за Наташей спускался вниз. Девушка щупала ногой каждую ступеньку узкой и крутой лестницы. Сойдя с нее, заботливо предупреждала:
— Осторожнее, Тимош! — И торопилась подать руку.
— Спасибо, — счастливый Тимофей ловил девичьи пальцы, бережно пожимал и прощался:
— Спокойной ночи, Наташа! Приятных снов!
— Тебе тоже, Тимок! — говорила Наташа и скрипела дверью.
Тимофей шел к себе, ложился и долго не мог заснуть.
На другой день вернувшись с работы, Тимофей не раздеваясь, проковылял на кухню, напряг слух, надеясь словить за перегородкой шорох, движение.
— Да ить укатила она… С попуткой. Парень с их деревни случайно в городе оказался на машине. Забежала, вещички кой-какие похватала, и поминай как звали, — поведала мать, нарезая хлеб к обеду. — До понедельничка, тетя Оля! — мне с дороги крикнула. А тебя вон просила обувку ей починить. Летнюю. Видать, под руку подвернулась, когда собиралась…
Тимофей, пряча от матери глаза, прошел к себе, увидел на табуретке Наташины туфли… и надел фартук.
Работал в удовольствие. Загрубелыми пальцами нежно ласкал атласную кожу, затирал каждую шероховатость, тщательно разглаживал стельки, посаженные на мягкую прокладку. Вечер пролетел незаметно.
А в воскресенье, с обеда, Тимофей начал томиться и поджидать Наташу. Каждая прошумевшая мимо дома машина заставляла его напрягаться и слушать, не стукнет ли вскоре калитка.
Наташа приехала вечером. Навыставляла на стол банок с вареньем, сунула Тимофею клубок льняной дратвы. Давно просил привезти на подшивку валенок, а вот вспомнила, когда зима кончилась. Но вспомнила — и рад был Тимофей несказанно.
Поблагодарил и к себе в каморку отнес дратву. А отуда туфли Наташины вынес. Блестели они как новые. Девушка руками всплеснула от радости. Целовать Тимофея кинулась:
— Спасибочки, дорогой! Какой ты хороший, Тимоша!
Тимофей долго не мог слова выговорить.
На майские праздники разнесло озеро. Тимофей покрасил и спустил на воду лодку. Примкнул цепью к мосткам и немного постоял на них, любуясь чистым открывшимся просторам.
Дышалось у свежей воды легко и сладко. Пахла она вкусно — рыбой и снегом. Тимофей вздохнул глубоко и поковылял домой, мечтая о том, как в скором времени посадит в лодку Наташу и повезет на добычливые места удить рыбу или просто по озеру катать будет.
Обернулось все по-другому.
Постучался как-то вечером к Брагиным сосед Миша Кузьмин. Он учился в техникуме в Костроме и приехал на короткую побывку к родителям перед экзаменами,
— Дядь Тим! Можно твоей лодки взять искупаться? Нашу унесло… Отец ищет — никак найти не может, — попросил Миша и задержал удивленные глаза на сидевшей за столом Наташе. Та перестала жевать и застенчиво улыбнулась. Улыбка вышла мягкой и доброй, на порозовевших щеках заиграли ямочки.
— Возьми! Чего там… Правда, мы с Наташей собирались поудить на вечерней зорьке, — замялся Тимофей и взглянул на девушку.
— Нет, нет. Я’ не поеду, — затрясла головой Наташа и глянула на Тимофея с укором, покраснела жарче. — Пусть берет.
— Спасибо, — поклонился Миша девушке и повернулся к двери. Черные длинные волосы скользнули концами по плечам.
— Поотрастят, как у попов, гривы-то и думают, красиво, — проворчала мать, лишь закрылась дверь за юношей.
— Мода пошла такая. Ничего не попишешь, — вяло заступился Тимофей и посмотрел на Наташу.
На другой день утром забежала Люба, сестра Миши Кузьмина.
— Наташк! — закричала с порога. — За озеро на «зеленую» поедешь? Парни сперва рыбы наловят, уху там сварят и за нами прилетят.
— А брать чего с собой? — прозвенел в ответ ликующий голос.
— Дак, сказать им, что поедешь?
— Ну!
Наташа шаркнула об пол выдвинутым из-под кровати чемоданом, стукнула откинутой крышкой.
Тимофей, сидевший на кухне, словно одеревенел. Горечь и тоска затопили душу, вокруг все померкло. Попробовал встать и снова рухнул на лавку.
Очнулся, когда вышла на кухню к нему Наташа в ярком пляжном халатике.
— Хорошо так, Тимош? — крутанулась перед ним на каблуках. Халатик распахнулся, обнажая стройные ноги.
— Очень, очень! — закивал он, зажмурясь.
— Да ну тебя! Какой-то ты сегодня не такой, — обиделась Наташа и юркнула в свою комнату.
Ближе к полудню подлетели к соседским мосткам две моторки, забарабанили по мосткам нетерпеливые ноги, заметались, зазвенели над водой шальные голоса парней и девчат, почуявших веселую гулянку.
Наступившая на улице и в доме тишина придавила Тимофея. Он достал из стеклянной горки деньги, сунул в карман и заковылял в пивную, где не бывал больше полугода.
Сосед Миша Кузьмин уехал в понедельник доучиваться. Наташа стала ждать письма. Возвращаясь с работы, заглядывала в свою комнату и тотчас окидывала беспокойными глазами кухню. Натыкалась на свежие газеты, и лицо тускнело…
По вечерам приходила сестра Миши Люба, и девушки о чем-то горячо шептались. Потом уходили на танцы в городской сад.
Наташа все реже поднималась наверх смотреть телевизор. Да и Тимофей, приходя по вечерам домой, был не в силах одолеть крутую лестницу: аккуратно заглядывал в пивную на перевозе. Дома сразу валился спать, и мать, отстегивая протезы, горестно причитала:
— Тимка, перестань! Одумайся! Экую болесь сам себе нажил.
Тимофей забывался нездоровым вздрагивающим сном и не спешил одумываться.
Через три недели Миша сдал в техникуме экзамены за третий курс и приехал на каникулы домой. Наташа стала совсем редко бывать дома. Утром, когда работала во вторую смену, бежала к соседям. Вечером тоже туда или в горсад.
По выходным дням урчали, пенно буравя воду у мостков, «Вихри» и «Ветерки». Уносили лихих загорелых парней и девушек на озеро, на раздолье и простор.
А Тимофей ковылял в пивную. Брал бутылку вина и садился за свой столик у окна. Не торопясь, тянул из стакана и все смотрел на озеро. Замученными глазами отыскивал блеклый, обесцвеченный яркостью дня и дрожащим над водой маревом язычок пламени костра. Представлял возле него Наташу и себя — молодого, здорового, полного сил и удали.
Но и вино не помогало Тимофею забыться, вернуть ощущение физической полноценности.
В августе Миша Кузьмин уехал со стройотрядом в Молдавию, и Наташа опять ждала от него писем, а они не приходили. С каждым днем девушка становилась задумчивей, рассеянней. Встречаясь за столом с Тимофеем глазами, не выдерживала его взгляда, низко опускала голову, лицо заливалось горячим румянцем. Домой в деревню она не ездила.
Люба Кузьмина перестала к ней заходить. А когда зашла однажды вечером, девушки поссорились.
— Дура! Голову надо иметь, а не котелок! Все так теперь делают! Совсем крылья парню подрезать собираешься. Ему техникум кончать надо. На ноги вставать!
Люба пулей вылетела из комнаты Наташи, так саданула дверью, что затрясся ветхий дом.
За перегородкой сначала было тихо, а потом послышалось жалобное поскуливание.
Мать — они с Тимофеем ужинали — поднялась с лавки и направилась к квартирантке. Поскуливание перешло в рыдание.
Тимофей вылез из-за стола и ушел к себе.
А через день, рано утром, одеваясь, вздрогнул от пронзительного крика матери:
— Не пущу! Ишь, что удумала, срамница! Потом всю жизнь корить себя станешь. Душу живую ведь загубишь! И последствия всякие могут быть. На всю жизнь одинокой останешься!
— Да меня отец с матерью убьют, коли про такое прознают! — с тоской выкрикнула Наташа.
— Не убьют, миленькая! Много я таких убивалыщиков на своем веку перевидала! Никогда еще никто не убивал за это! Только радовались потом! — мудро рассудила мать.
— А где я с ним жить буду? В деревне, да? Сами сразу с квартиры прогоните! — голос Наташи стал визгливым, капризным.
Не боись этого! Не прогоним. И вынянчить поможем. У меня руки давно тоскуют. Своих внучат бог не дал, дак хоть с чужими побалуюсь…
— Только говорите так. Сейчас… Пока никого нет ,— всхлипнула Наташа.
Тимофей справился наконец с ремнями от протезов, рывком поднялся с постели и вывалился из каморки.
Мать стояла в дверях, уперев раскинутые руки в косяки, Наташа с узелком — напротив.
— А ну заверни оглобли. У меня мать сроду никого не обманывала! — жестко рубанул Тимофей и отмяк: — А по правде, если хочешь знать, и я с мальцом буду водиться. Поднимем и не охнем! На заметишь как….
Голос Тимофея задрожал.
— В отцы, что ли, набиваешься, Тимоша? Что-то я не пойму. — Наташа, сузив глаза, подступила к Тимофею. — Ничего не выйдет, запомни. Проживу одна!
— Вестимо, проживешь. И я про то же! — заулыбался Тимофей. — Только если ребеночек будет, Мишка твой никуда от тебя не денется. Знаю я их породу. Всю жизнь рядом прожил. Ну, а я в отцы крестные только сгожусь. И такому родству рад буду.
Хватаясь за стены, Тимофей развернулся и заковылял к себе.
Наташа швырнула под лавку узелок и кинулась к Тимофею, обхватила за плечи, прижалась щекой к спине:
— Прости меня, Тимок! Сама я во всем виновата…
