Палата была большая, светлая, просторная. Вдоль стен стояли кроватки, а в центре комнаты громоздились детские игрушки. Стены были разрисованы фантастическими узорами и забавными изображениями сказочных персонажей.
Врач зашел в палату — и дети сразу окружили его.
— Кто-кто в теремочке живет? — громко спросил он, останавливаясь и подпирая руками бока. — Кто- кто в невысоком живет?
Врач совершал обычный утренний обход. Большинство малолетних пациентов не нуждалось ни в каком лечении — они нуждались в уходе, в присмотре, в добром слове. Ведь это не просто больница, а дом-интернат для детей, страдающих врожденным умственным недоразвитием.
Их даже в спецшколу определить нельзя, такие они бестолковые. Вот и приходится мыть их, кормить, играть с ними, иногда — лечить.
— Почему эта постель грязная? — строго спросил врач.
— Утром меняли, честное слово, — сказала медсестра. — На них ведь не напасешься!
— Значит, смените еще. Я проверю.
Закончив обход, врач прошел в кабинет, сполоснул руки, вытер жестким вафельным полотенцем.
— Чай пить будете? — спросила медсестра.
— Непременно. Полную чашку.
Он сел, с трудом втиснувшись за письменный стол, широко расставил локти и аккуратно разгладил бороду.
— Когда я был маленький, — сказал врач, прихлебывая горячий чай, — у меня была большая красивая чашка с надписью: «Дети — цветы жизни». Чашка давно разбилась, а вот надпись эту я частенько вспоминаю… особенно в нашем учреждении.
— Да уж, цветочки, — хмыкнула медсестра. — Не дай бог таких деточек…
— При чем тут бог?
— А кто же виноват, что они такие уродились?
— Родители виноваты, — сказал врач, и светлые глаза его потемнели.
— А почему вы не женитесь? — спросила вдруг она.
— Нескромный вопрос, — и он усмехнулся. — Кстати, скажи — для чего люди женятся?
— Ну… — замялась она. — Ясно, для чего…
— Ничего тебе не ясно. Для того, чтоб детей рожать… А у меня их и так — вон сколько! — Врач махнул рукой в сторону двери. — Чего улыбаешься? Я не шучу. Это и есть мои дети. Так что жениться мне вроде совсем ни к чему.
Медсестра пожала плечами. Слова врача ей не понравились. Она была совсем молоденькая и работала в доме-интернате недавно, и если уж честно — работала только ради врача: он ей нравился.
Врачу было около сорока лет, выглядел он даже старше. Но было в нем нечто необъяснимо привлекательное, нечто уютное и надежное, несмотря на всю его очевидную неуклюжесть. Он, конечно же, не занимался спортом, диету не соблюдал, любил хорошо поесть. Медсестра из разных источников собрала о нем подробную информацию.
Врач допил свой чай, откинулся в кресле, и посмотрел в окно. За стеклом виднелись редкие кусты акаций и черемухи, чахлые клумбы. Через поле от автобусной остановки, по диагонали, тянулась узкая тропа. По этой тропе шагал высокий худощавый мужчина, размахивающий пестрым целлофановым мешком.
— Полюбуйся,— сказал врач. — Вышагивает. Минута в минуту. Часы проверять можно.
— А, опять он, — улыбнулась медсестра, заглядывая в окно через плотное и широкое плечо врача. — Красив! Вот, наверное, кого женщины любят…
— Чего же ты теряешься? Сейчас он явится — давай, включай свои локаторы.
— Куда мне, — и она рассмеялась. — Он на таких как я, и не смотрит, наверное… Интересно, кто у него жена?
— Его жена умерла, — сказал врач. — Давно, лет семь назад.
— И он все один?
— Представь себе. Весь отдается искусству. В театре — на первых ролях.
— Я знаю, — кивнула сестра. — Я хожу на все спектакли с его участием.
— Э-э, — прищурился врач. — Да ты, я смотрю…
— Герой-любовник. — Врач усмехнулся недобро. — Жена его умерла после родов. А сыночек жив. У нас проживает.
— Несчастный человек, — вздохнула медсестра. — Поэтому, вероятно, и не женится?
— Может, поэтому.
— Вы давно с ним знакомы?
— С детства. Вместе в школе учились, в одних девушек влюблялись, в одних компаниях гуляли… Ох, как мы когда-то гуляли! Как вспомню, так вздрогну!.. Гусарская баллада!
— Что ж хорошего? — укоризненно заметила медсестра. — Вот и догулялись.
— Ты права, — кивнул врач. — Догулялись. Но он, как видишь, держится молодцом. Для всех он — звезда.
— Он и есть звезда.
— Ты это серьезно? — прищурился врач.
— Конечно. С утра до вечера занят искусством — театр, телевидение, радио… и сюда почти каждый день приходит! Почти каждый день. В одно и то же время.
— Что ж, беги, встречай своего кумира. Слышу его кошачьи шаги на крыльце… Ну, чего стоишь?
Когда медсестра вышла, врач задумался. Настроение было испорчено.
«И чего он сюда шляется? — подумал он об актере. — Зачем? Кому это надо? Никто не оценит его отцовского благородства. Перед кем он играет эту роль? Ах, перед собственной совестью… ну да, ну да. Я и забыл. Совесть. А где была раньше твоя совесть, тогда, семь лет назад, когда ты взбирался, пьяный, на брачное ложе… а?!»
В дверь постучали.
— Добро пожаловать, — сказал врач. — Проходи, садись. Ну, что новенького?
Высокий мужчина присел на табурет. Он был красив — худощавый, с большими карими глазами и густыми ресницами и очень подвижным, нервно-изменчивым тонким ртом. И руки у него были скульптурно красивые. И сидел он красиво. И красивая печаль была на его лице и во всей его красивой фигуре.
— Ты бы хоть форточку открыл, — произнес гость красивым низким голосом.
— Она открыта, — сказал врач.
— Да не здесь, а в палате… задохнуться же можно!
— Мы только что там проветривали.
— Ну и оставили бы форточку открытой, — сердито сказал гость. — На улице жара. Зачем ты их паришь?
— Кого — их?
— Сам знаешь, кого. Детей.
— Я их берегу, — спокойно объяснил врач. — Они могут простудиться, если будет сквозняк. А любая простуда для них опасна. Для твоего сына — тоже. Чего ты волнуешься? За этим следит медсестра, она дело знает.
— Я прошел через палату — там очень душно. И этот запах…
— Не нравится? — прищурился врач.
— Прекрати! — Гость встал, в глазах его сверкнули слезы. — Они и так судьбой обижены…
— Судьба ни при чем, — жестко заметил врач. — Они обижены людьми. Своими родителями.
— О Господи. Опять ты об этом?
— А как ты думал? Ходишь сюда каждый день и надеешься, добрый боженька тебя простит? Ошибаешься, дружище.
— Что я должен, по-твоему, сделать? — бледнея, спросил актер.
— Сам знаешь — что. Взять ребенка домой.
— Это невозможно… — прошептал актер. — Я не смогу заниматься своей главной работой, я не смогу играть.
— А с чего ты решил, что твоя главная работа — театр? — сказал врач, глядя в его карие глаза, сверкающие от непролившихся слез. — Твоя главная работа— ухаживать за ребенком. Понял?
Гость промолчал. Он снова сел, опустил голову.
— Я знаю, за что ты меня мучаешь… — тихо произнес он. — Я догадываюсь. Ты не можешь простить смерти Леночки…
— Чепуха! — И врач хрипло рассмеялся. — Нашел о чем вспоминать. И вообще — чего ты от меня хочешь? Я тебя не зову, не приглашаю… чего тебе надо от меня?
— Я прихожу к сыну.
— И каждый раз лезешь в мой кабинет! Зачем? Тебе здесь нечего делать. Твое место — в палате.
— Перестань.
— Твое место в палате! — настойчиво повторил врач. — Ты должен быть там. Понял?
— То есть как?
— А вот так. Ты должен быть бесплатной сиделкой, ухаживать не только за своим сыном, но и за всеми детьми. К ним-то ведь никто не ходит. Никто! Ты один такой благородный. Радуйся и гордись.
— Чему ж тут радоваться?
— Ну, ведь ты — жутко благородный. Так вот, я тебе повторяю: твое место — в палате, среди детей. Ты должен кормить их с ложечки, подмывать их, утирать им сопли, играть с ними. Ты должен любить их всех.
— Это свыше моих сил, — прошептал актер. — Я не могу любить всех…
— Тогда убирайся, — брезгливо сказал врач. — Тебя заждались в театре. И больше не смей заходить в мой кабинет. Нам не о чем разговаривать… Не о чем!
— За что ты меня ненавидишь? — спросил актер.
— А за что я должен тебя любить?
— Ведь когда-то мы были друзьями…
— Не помню, — сказал врач.
Актер достал из верхнего кармана пиджака батистовый клетчатый платок с вышитой монограммой и аккуратно вытер пот со лба.
— Опоздаешь на репетицию, — заметил врач.
Актер посмотрел на него, ничего не ответил, грустно вздохнул — и вышел из кабинета.
Тут же зашла медсестра.
— Я все слышала, — быстро сказала она. — Зачем вы с ним так грубо? Разве он виноват, что…
— Много ты понимаешь, — оборвал ее врач. — Помалкивай лучше.
— Вот еще, — фыркнула она. — Буду я молчать. Он ведь пожалуется в горздрав…
— Никуда он не пожалуется, — буркнул врач и посмотрел в окно. — Вон, полюбуйся — как красиво шагает.
— Да, — согласилась она. — Хорош, ничего не скажешь.
— Я ж говорю, герой-любовник.
— Почему любовник? — возразила медсестра. — Мне кажется, вы просто ему завидуете… Он же целиком отдается искусству!..
— В театре есть такое амплуа, — объяснил врач.— Герой-любовник… Эй, посмотри-ка!
— Что?
— В окно, в окно посмотри! — воскликнул врач. — Видишь?
— Цветы рвет… — изумилась она.
— Цветочки… Сам себе букет собирает, — прошептал врач. — Сам себе и вручит — за удачный спектакль.
Врач пристально смотрел в спину удалявшемуся актеру долгим, немигающим, ненавидящим взглядом — и актер, наконец, споткнулся, упал. Потом встал, отряхнулся, отбросил букет, зашагал дальше.
Врач тихо рассмеялся и отвернулся от окна.
