С утра на деревню Починки падает мелкий осенний дождь. Избы на посаде нахохлились. Митрофановна только что задала корм коровам и пришла домой отдохнуть до вечерней дойки. Она потерла тыльной стороной ладони отпотевшее стекло в окне, и из него проглянул старый озябший сад.
Дрожит на ветру береза, старчески гудит антоновка, царапая голыми ветками по стеклам: пустите погреться.
В избе просторно и тихо. Лишь часы мерно отстукивают секунды. На дощатой перегородке – фотокарточки в рамках. Митрофановна, словно бы впервые, внимательно всматривается в дорогие лица. Вот старший – Алексей.
В пилотке и с орденами на широкой груди – еще с фронта карточку прислал. Где-то он сейчас со своими геологами? Хоть бы весточку подал.
Из рамки глянуло еще одно лицо – Петька. Этот вспоминается подростком. Вот испуганные ребятишки влетают в избу:
— Петька с грушовки сорвался, на суку повис!
Мать охает и спешит в сад, но паника была напрасной: Петька, живой и невредимый, уже снова карабкается на дерево.
А вот он вбегает с проулка и со звоном высыпает из кармана на стол деньги.
— Видела, мама, сколько! Всех в орлянку обыграл.
«В детстве любил деньги, и вырос – за длинным рублем погнался. Мотается где-то как неприкаянный» — подумала Митрофановна, отводя взгляд от фотокарточки. Не часто ездит домой Петька – в год раз. Да и то не на радость. В последний приезд пил без просыпу. Начала было его стыдить, а он: не твое, говорит, дело. С фотокарточки безучастно глянул черноусый парень – Семка. «Я думала, что хоть ты-то будешь при доме. Старшие от родительского крова отбились, и ты туда же. А ведь ты, помню, так любил лошадей! Мастерить разные разности любил! Придешь, бывало, из колхоза, отдыхать бы, а ты опять за верстак: то замки соседям чинишь, то ведра гнешь…»
Митрофановне вспомнился один неприятный разговор.
— Вот что, мать, — сказал однажды ей муж Ефим. – Хватит Семке с кнутом по полям волочиться. Пора ему и на хлеб себе зарабатывать. Поезжай-ка, Семка, в город, на завод: до слесарного дела ты, я вижу, большой охотник.
Материнское сердце почуяло новую разлуку.
— Ефим, да пусть малый в колхозе работает! Ну, что ты его городом сманиваешь?
Уехал парнишка, а вскоре Ефим слег в больницу – дал знать о себе осколок мины под сердцем. Через неделю привезла его Митрофановна в гробу и похоронила на деревенском погосте.
Остался с ней последний сын, Борька. Ее надежда и постоянна тревога. Сама она, как умер Ефим, перешла на ферму.
Изба без хозяина постепенно ветшала, и Митрофановна все ждала: вот подрастет Борька и срубит новую. Но ее мечте снова не суждено было сбыться. Приехал на побывку Петька и сманил несмышленыша Борьку на Урал.
— О-о! Я из тебя такого верхолаза сделаю! Человеком станешь.
Уехал все же в далекий уральским город. Однажды показался дома, как ясный месяц, с неделю пофорсил в модном клетчатом костюме, потом собрал чемодан.
— Тут со скуки помрешь. Клуба и того нет. Уж я поеду, не обижайся.
— Может, пожил бы дома, — несмело заикнулась мать, — ведь тяжело, небось, где-то мыкаться.
— Ничего, мать, не пропадем!
…Пусто в избе. Взгляд никак не оторвется от перегородки. Вот на нее в зеркале глянуло еще одно лицо: чего-то ждущие глаза, лучики морщин и седые волосы. Да, старость наступает. В окно стучит яблоневая ветка. «Пойти, что ли, к Домне», — решает Митрофановна. Домна – соседка.
Посидев немного, она прощается и нехотя уходит – пора на дойку.
Утром в избу к Митрофановне зашел бригадир. Посидел, поговорил. А потом вдруг возьми и скажи:
— Вчера у нас правление было. Как ты думаешь, Юлия Митрофановна, если мы тебе путевку в дом отдыха дадим? Ведь, поди, ни разу в жизни не ездила?
— А на кого ж я, Иван Сергеевич, дом, коров оставлю?
— Найдем кого-нибудь. Поезжай, отдохни, — настаивал бригадир.
Согласилась было Митрофановна, а к вечеру вдруг ни с того ни с сего всполошилась, побежала искать бригадира.
— Знаешь, — сказала ему, — не поеду я никуда. Тут я спокойна, а там все буду думать… Какой уж тут отдых!
И не поехала.
Длинными зимними ночами Митрофановне снились сыновья, и просыпалась она с болью в сердце.
Как-то возвращалась она с фермы, и на раскисшей дороге ее повстречал почтальон. Порывшись в сумке, подал ей письмо.
— От Петруши, стало быть, весточка. Давненько вроде не писал.
Вынув из-под платка шпильку, Митрофановна распечатала конверт и тут же на дороге принялась читать Петькино письмо.
«…А на той неделе переехали мы с Люсей на новое место. Шикарная квартирка! Со всеми удобствами. Тебе тут будет хорошо. Мы, мама, решили: чем тебе одной жить, переезжай-ка ты к нам, будешь с Юркой водиться. А дом продавай, за него, я уж тут прикидывал, тысчонку дадут».
«Ишь ты, «они решили»! – дочитав, подумала Митрофановна. – За меня, выходит, все обдумали. Как будто так легко поменять место, где вся твоя жизнь прошла…»
У Митрофановны горько запершило в горле, повлажнели глаза…
Всегда после посещения почтальона Митрофановна непременно рассказывала дояркам, про что пишут сыновья, а на этот раз словечком не обмолвилась о Петькином письме. Зачем? Еще начнут советы разные давать, бередить и без того неспокойную душу. Ведь все равно она никуда отсюда не поедет.
А однажды, под вечер… Не успела она ужин сварить, как звякнула щеколда, и в избу вошел Борька с чемоданом.
— Рассчитался, мать! Думаю устроиться в городе. Все к дому ближе, — гудел Борька, обнимая ее сильными ручищами.
— Да у нас, Борюшка, тоже для тебя работа найдется! — говорила она, волнуясь и радуясь. – Шоферы и в колхозе нужны. А хочешь, к нам на ферму опять мотористом пойдешь. Да ты раздевайся, сынок!
На утро, когда доярки закончили обряжать коров, на ферму пришел Борька. Он походил по коровнику, помог матери почистить стойла, а после всего заглянул в помещение, где стоял вакуум-насос, и в углу были свалены в кучу электродоильные аппараты.
«О-о-о, ад тут целое богатство лежит без дела!» — подумал он и любовно потрогал рукой запыленные аппараты. Поглядел на оборванную проводку и сокрушенно покачал головой.
Когда сюда вошла Митрофановна, Борька, засучив рукава ковбойки, орудовал с пассатижами в руках.
— Ну и запустили вы свое хозяйство. Смотреть тошно. Такие механизмы, а руками доят.
— Так ведь не умеем, сынок, управляться-то без механика. Как ушел он, так все и забросили.
На другой день Борька отправился в колхозную контору.
— Механиком к вам оформился, мама, — сказал он, вернувшись оттуда.
С приездом Борьки у нее прибавилось сил. Она словно помолодела, как на крыльях носилась по дому и на ферме. Прибавилось у нее забот, а сними полнее стала и ее жизнь. Какой же интерес жить только для себя!
Теперь Митрофановна любит слушать рассказы сына о далеком Урале. А когда он уходит с Татьяной в соседнее село, в клуб, садится за шитье и терпеливо ждет его. Иногда так за столом и засыпает.
И снится ей, что слетелись в отчий дом все ее дети, и там, где обрубками торчат пни павших в военные годы яблонь, гудит под тугими ветрами молодой сад.
