Платье в синий горошек

– Вась, а помнишь, как Сережа уезжал от нас в последний раз? Идет по улице и оглядывается. Оглядывается и оглядывается. Будто наглядеться не может.

– Помню. Не плачь…

– А помнишь, как ты привез меня на свой хутор? Рожь была уже по колено…

– Как же это можно не помнить…

– Рожь по колено, а в ней – васильки. Господи, красиво-то как… А платье мое свадебное – помнишь?

Пока дело не доходило до платья, Василий отвечал терпеливо и даже с удовольствием. Крутить мясо на котлеты – дело не трудное, но довольно скучное. Мясо, картошка, лук. Летом он еще и укропца добавлял – для оригинальности вкуса. Крути да беседуй…

Но это ведь пока в пределах разумного! А когда дело доходило до платья… Он ведь сегодня уже и полы помыл, и остатки грязного, тяжелого от весенней влаги снега выбросил со двора. Про ерунду ему уж не охота.

– Вась, что молчишь-то?

– Моть, ты это… Зачем про платье-то опять? Мы ведь с тобой уж докопались, что никакого платья не было.

– Ну, как же, Вась? В синий горошек. Крепдешиновое. Не ситцевое – ситцевое для свадьбы не годится, а именно что крепдешиновое. Я отрез из Германии привезла. И до нашей с тобой свадьбы сохранила.

*

Он зашел в их дом в сумерках – днем у сестры сарайчик чинил, и с порога заявил:

– Ну, что, я пришел сватать вашу дочку.

Отца дома не было – работал во вторую смену, принимать гостя пришлось матери. Она не растерялась с ответом:

– Наша невеста – вот она, мы ее не прячем. Посидите, поговорите. А я пошла ужин собирать.

Сели они в зале за стол. На столе горела керосиновая лампа – от войны уж десяток лет прошел, но электрического света в селе еще не было. Она, Мотя, смотрела на жениха и думала: «Я тебя приметила давно.

И знаю, что твоя сестра, к которой ты приезжаешь в гости, сказала: «Вот бы, Вася, тебе Мотю»… Только чего он все молчит?»…

– Я, Мотя, скажу так: в игрушки играть не собираюсь. Будет твое согласие – остаюсь у вас. Не будет – ухожу и с концами.

– Оставайся! – выдохнула она то, что давно про себя решила.

Зашла мать, позвала ужинать. Картошка в мундирах, соленые огурцы. Яичница-глазунья – это уж ради гостя, который просился в зятья.

…А в игрушки они все-таки поиграли! Спать жениха Мотя положила на своей кровати, а сама устроилась напротив. И всю-то ноченьку Василий в нее подушечкой кидал. И все – без толку…

«Был бы толк – я бы от тебя наутро уехал» – заявил он на другой день невесте.

Через два дня они пошли в сельсовет – регистрировать брак. А еще через неделю Василий повез ее в другой район, на хутор, где жили его родители. От станции, через поле, шли пешком; рожь стояла по колено, цвели в ней васильки…

Свекровь собрала на стол, позвали брата с женой, соседей – вот и вся их свадьба…

Но платье–то в синий горошек было: она привезла его с собой и надела перед тем, как сесть за стол – почему Василий не помнит этого?!..

Мать накрыла на стол, позвали брата с женой, соседей, и очень хорошо посидели – как же это можно забыть? Мать умела делать хороший самогон, дело дошло до песен…

*

Но платья в этот самый синий горошек у Моти не было! Какие там горохи, какие крепдешины, если от войны только-только стали отходить. Да и то сказать, что брак этот у Моти был не первый, чтобы выряжаться в какое-то особенное платье.

Сестра рассказывала, что первого своего мужа она привезла из Германии, где оказалась по вербовке, пытаясь убежать от послевоенной нужды – среднее образование и хороший почерк позволили ей занимать должность секретаря политотдела в одной из частей Советской армии.

Вася (первого мужа Моти тоже звали Васей) отбывал здесь срочную службу. А в свободное от службы время танцевал в составе художественной самодеятельности. Мотя танцевать тоже любила. «Так и станцевались» – это слова уже самой Моти…

Семейная жизнь, которая у них вскоре началась, должна была состоять не только из танцев – так считала Мотя. А у мужа на этот счет была, похоже, другая точка зрения: мало того, что количество партнерш у него со временем только увеличивалось, так еще и танцевать он предпочитал в изрядно разогретом состоянии.

ЧИТАТЬ ТАКЖЕ:  Бывшая невестка не пускает внука на море из-за алиментов

Через четыре года они развелись. Мотя вернулась в родное село. Тут он и появился на ее пути…

Появился, и сразу понял, что ни по части танцев, ни по части самого простого пения он ничего не значит. Надо брать чем-то другим. А чем – подсказала сама жизнь. Когда определились с местом жительства – жить решили в большом Мотином селе – они с тестем на следующее же лето разобрали старый дом.

В начале лета разобрали, а в конце уже входили в новый. «Вот это зять! Да мы с таким зятем горы свернем!» – повторял довольный тесть. После дома взялись за летнюю кухню. Василия к тому времени назначили бригадиром: на работу уходил – темно, и приходил – темно.

Тесть не обижался, понимал – сторониться общего дела нельзя, и управлялся на стройке один. Под конец зять даже устыдился: «Оставь мне хоть один простенок – сам заберу…».

Первенец, Сережа, к тому времени уже вставал на ножки…

– Вась, так ты помнишь, как Сережа уезжал от нас в последний раз?

Про платье он говорить не хочет, а про Сережу… Тут он ее непременно поддержит. И не будет утверждать, что память стала ее подводить, что иногда она выдумывает невесть что. Тут ей самой хочется, чтобы память была чуть-чуть похуже. И она смогла бы пореже вспоминать тот жуткий день.

*

… Утром она смотрела телевизор. Передавали про землетрясение в Армении. Она позвонила двоюродной сестре:

– Люба, Сережину улицу трясет.

– Да не волнуйся ты раньше времени, – стала успокаивать Люба.

Сереженька окончил военное училище; служить ему выпало сначала в той же Германии, а потом его перевели в Закавказский военный округ. И вот…

Потом они с Василием подсчитают: материнское сердце почуяло беду в тот именно час, когда она произошла…

На место трагедии поехала сначала мама Сережиной жены – и никаких следов дочери и зятя не нашла. Привезла только внучку, Ирину. Тогда они с Василием послали в Ленинакан второго сына, Володю.

Сережа рос ласковым и открытым; от Володи трудно было добиться слова. Посылая его в дорогу, она, Мотя, наказывала: «Ты уж постарайся, размыкай уста – спрашивай, кого только можно»…

Сын постарался. И привез в родительский дом два цинковых гроба. А вот слов от него так и не дождались: только упал перед отцом с матерью на колени, и плечи у него стали ходить ходуном, будто его щекотали…

Даже когда с бедой немного освоились и стали просить: расскажи, то и тогда Володя не сказал ни слова. Окольными уже путями они узнали, как все произошло: утром невестка ушла на работу, а Сережа отвел дочку в садик и вернулся домой.

У него, видно, был отгул: когда Володя нашел в одном из моргов тело брата, тот был одет в синий тренировочный костюм, в котором обычно ходил дома. Тело невестки найдется в другом морге.

А с внучкой, Иришкой, было так: воспитательница вывела детей на прогулку; они пришли на детскую площадку, оглянулись – а здание садика дрожит, словно соломенный домик Наф-Нафа…

Ириночке было тогда пять лет; она ходила в бабушкином доме среди венков и не понимала, почему все плачут возле наглухо закрытых металлических ящиков. «Бабушка, посмотри, какой красивый веночек! А вот этот еще лучше, правда?»…

Встать на ноги после похорон она так и не смогла. Потом врачи нашли у нее сахарный диабет. Потом отказали глаза…

– Вась, а белье-то ты постирал?

– Ну, когда бы я успел, Моть?

Василий почувствовал вдруг, как в груди закипело, задрожало. Крутится целый день, как белка в колесе. Соседки заходят, удивляются: подумайте только, не у всякой бабы такой порядок в доме. И лежачая жена чистая, ухоженная, наглаженная. Чем утром кормил – кашкой? А в обед был супчик с потрошками? А теперь котлеты жаришь? Ба-а-алуешь ты ее, ба-а-луешь…

Досадливо махнул рукой, вышел во двор.

На улице вовсю хозяйничала весна: солнышко припекало уже всерьез, ласкало щеки, вишневые ветки на фоне небесной синевы образовывали причудливые узоры. Полюбоваться бы на всю эту красоту, да… когда?

ЧИТАТЬ ТАКЖЕ:  «Беременна? Еще один рот в нашей семье!» — скривился муж Яны

Ну, за что ему выпало такое? Другие мужики живут за женами, как у Христа за пазухой. Это они – и начищены, и наглажены. И накормлены. А тут пока сам не сделаешь… «Никто не осудит, если сдашь Мотю в дом инвалидов. Тебе самому-то сколько лет? Вот то-то и оно», – пожалела однажды его родная сестра.

Он вдруг представил себя без всех многочисленных забот…

*

Вот он ненадолго вышел, а ей уж и скучно. Избаловал ее Вася. Привыкла она, что всякую минуту он под рукой.

Они и спят, как в том далеком году, в одной комнате и друг напротив друга. Только подушечками уже не кидаются. Лежат да разговаривают. Про детей, про внуков.

Иринка своими наездами их не балует. Они и не обижаются. Тогда, после похорон, городская бабушка увезла ее к себе, чтобы внучка получила от государства полагающуюся ей квартиру. Теперь она в той квартире и живет. Окончила институт, вышла замуж… конечно, времени на все не хватает… Зато Антошка…

В свое время они с Васей сильно переживали из-за того, что младший сынок, в отличие от старшего, не захотел учиться после школы. Устроился в райцентре водителем, да так и шоферит до сих пор.

Зато его сын, а их с Мотей внучек радует их своей настойчивостью в стремлении к учебе: после второго курса института его забрали в армию, он отслужил и тут же опять восстановился в вузе.

Мало того – за один год умудряется «пройти» сразу два учебных года. И очень им на пользу то, что Антон учится в архитектурно-строительном и постоянно теорию подкрепляет практикой: один год провел в дом бабушки и деда воду, другой год – паровое отопление, а нынешним летом грозиться поставить ванну да теплый туалет.

Это они уж совсем как в городе жить будут. А Васе-то – какое облегчение!

За что Господь послал ей такого мужа? Ведь ничем, ничем не заслужила! С первым браком ошиблась. От работы, конечно, не бегала, ну а кто от нее бегает в селе? Тут, как говорится, что потопаешь, то полопаешь.

С фермы приходила, бралась за домашние дела, а вечером еще успевала у машинки посидеть, обшивая сельских баб и девчат. Она и платье-то в горошек сама сшила, перед тем, как поехать на Васин хутор. Понимала: белого ей нельзя, а вот в горошек – в самый раз будет…

Нет, куда он все-таки ушел? Радио, что ли, пока включить…

Когда мне будет восемьдесят пять,

Когда начну я тапочки терять,

В бульоне размягчать кусочки хлеба…

Можно было бы подумать, что эти стихи про нее, да только вот тапочек она не теряет. Потому что не носит их. И не ходит, даже держась за шкафы и стены…

Когда все женское, что мне сейчас дано,

Истратится, и станет все равно –

Уснуть, проснуться или не проснуться,

Из виданного на своем веку

Я бережно твой образ извлеку…

Ой, а вот это про нее! И про Васю. Надо, чтобы он услышал это…

– Вась, да где же ты?

*

Зовет, или ему кажется? Пока шел со двора в дом, попытался представить этот дом без Моти. Но ведь без Моти… без Моти в нем будет пусто. И сиротливо. И от этого сиротства уже никуда не убежишь…

– Ну, чего зовешь?

– Стихи… Такие стихи сейчас читали! Про нас с тобой.

– Скажешь тоже. Кто там про нас с тобой знает?

– Я сама удивилась! Но точно – про нас. Вась, а… если я уйду первой, ты обрадуешься? Ведь это какое облегчение тебе будет.

«Нет уж: пусть лежит, пусть не видит, но только бы была, только бы можно было поговорить», – додумал он свою мысль. А она продолжала:

– Да, Вась, я должна уйти первой.

– Это почему еще?

– А как ты меня одну оставишь? Я без тебя и дня не проживу.

– Люба придет. Люба тебя не бросит.

– У Любы своих забот… Нет, ты обещай, что одну меня не оставишь.

– Конечно, не оставлю, Моть. Ты и сама это знаешь.

И неожиданно добавил:

– Слушай-ка, а я того… вспомнил – про платье в синий горошек. Оно и правда было.

Project: Moloko Author: Моловцева Н.