В этот майский день Юрий Андреевич защитил наконец-то проклятую кандидатскую диссертацию и впервые за последние годы почувствовал себя свободным и счастливым. В честь такого праздника он подарил невесте Вере золотые часики.
— Юрочка, разве так делают? — удивилась Вера. — Ведь это я должна была тебе что-то подарить!.. Мне даже неловко.
— Ай, не все ли равно, — радостно потирая маленькие белые руки, сказал Юрий Андреевич. — У меня счастливый день. Должен же я как-то его отметить?
Они пошли в парк. Долго сидели на веранде ресторана «Отдых», пили шампанское и ели апельсины, мечтали о будущем, и Юрий Андреевич был говорлив и часто смеялся.
Невеста Вера смотрела на него с нежностью и оттенком материнской печали. Оба были не очень уж молоды, каждому за тридцать. Женитьбу долго оттягивали все из-за той же диссертации. И в этот долгожданно вечер Юрий Андреевич объявил о твердом намерении в ближайшие дни справить свадьбу.
Вера, раскрасневшаяся после шампанского, накрыла своими руками миниатюрные ручки жениха и прошептала:
— Скорей бы, Юрочка… ты же знаешь — я очень хочу ребенка…
А он чуть не заплакал от умиления и тут же склонился над столом и поцеловал ее пальцы, пахнущие апельсиновой кожурой.
— Юрочка, неудобно, люди смотрят!.. — счастливая, прошептала она.
А потом гуляли по парку, смеялись и вспоминали о далеком дне первой встречи и о мытарствах всех этих долгих лет, о редких свиданиях у нее в общежитии или у него в коммунальной квартире, где он жил в одной комнате вместе с матерью, о томительном ожидании.
Наконец выбрали в самом глухом краю парка пустую скамейку. Сидели, обнявшись, и продолжали мечтать и планировать будущую семейную жизнь. Вера косила глаза на поблескивающие часики, любовалась подарком.
Юрий Андреевич никак не мог успокоиться. Он все шутил, смеялся, и ему хотелось еще сделать что-нибудь приятное для Веры.
— Хочешь эскимо? — внезапно предложил он. — Когда мы шли, я видел, там продавали. Хочешь?
Вера смущенно пожала плечами, улыбнулась как девочка.
— Я сейчас принесу! — воскликнул Юрий Андреевич. — Подожди, я быстро!
Он вскочил и побежал за мороженым.
Гуляющих в парке было мало. Становилось темно. Возле павильона Юрий Андреевич купил у киоскерши два эскимо и быстро пошел обратно.
Он решил подшутить и слегка напугать Веру. Не доходя до скамейки, где она сидела, он свернул в заросли акаций и стал осторожно подкрадываться сзади. Подкрался. Вот и скамейка. И Вера сидит.
Юрий Андреевич уже собирался раздвинуть кусты произнести Вере в спину что-либо шутливо-угрожающе, но вдруг услышал мужские голоса. Замер, застыл притаился.
Было темно, но он легко мог рассмотреть троих парней, возникших на аллее возле скамейки.
— Девушка, который час? — спросил один из них самый долговязый.
— Что? — испуганно сказала Вера. И Юрий Андреевич увидел, как напряглась ее шея.
— Глухая, что ли? Времени сколько на твоих золотых? — нетерпеливо-злым голосом спросил другой.
— Без пяти девять, — сказала Вера. Голос ее дрожал.
— Ох, какие славные часики! — воскликнул третий. — Вы только гляньте, ребята, какие замечательные часики у этой одинокой девушки. И мне сдается — часики золотые.
— Да ну, не может быть, — буркнул долговязый.
— Не-е, позолоченные, — сказал второй.
— Не спорьте, друзья, часики золотые, — сказал явно кривляясь, третий. — Девушка, давайте меняться? Давайте меняться не глядя. А, девушка?
Юрий Андреевич так и стоял, прижавшись к стволу, и не двигался с места. Он очень испугался. Он все сразу понял, но ему было страшно. Мелькнула мысль, нет, обрывки мыслей: «Пусть только тронут!., вот если они Веру только тронут, я на них брошусь!., ну а часики, что ж…» Он решил пожертвовать часиками.
А те парни, кстати, и не думали трогать Веру. Им часики, именно часики были нужны.
Девушка, ну зачем вам золотые, — канючил самый нахальный. Ну, давайте же меняться, девушка, в конце-то концов.
— Пожалуйста, не надо, пожалуйста, пожалуйста… — бормотала Вера.
Ладно, хватит, — сказал долговязый. — Снимай часы, детка. Быстро, быстро.
И он протянул ладонь.
У Веры дрожали руки, она долго не могла отстегнуть браслетку.
«Господи, что же это такое?!.. — ужаснулся Юрий Андреевич. — Что ж я тут стою? Так и буду стоять, не пикну?..»
Так и стоял, притаившись, в двух шагах, за кустами. И не пикнул.
— Девушка, вы уж, пожалуйста, побыстрее, — сказал нахальный. — Мы спешим. Нам сегодня еще в ночную смену работать.
— Кончай ты, — сказал долговязый.
Наконец Вера отстегнула браслетку и положила часики на чужую широкую ладонь.
— Умница. — И долговязый спрятал часы в карман.
— Маленькая просьба, — подскочил нахальный. — совсем маленькая просьба. Вы, девушка, пожалуйста, сидите, как сидели, пока мы не уйдем отсюда далеко-далеко… ну я просто очень вас об этом прошу.
— И без кипиша, — грубо добавил третий. И чем-то блеснул.
— Ой, ой! — притворно испугался нахальный. — Дружок, убери, пожалуйста, это ужасное оружие.
— Да хватит вам, — сказал долговязый. — Заболтались. Пошли отсюда.
И они удалились. И долго шуршал песок под их ленивыми шагами.
Юрий Андреевич выбрался из кустов, вышел на аллею за поворотом. Отряхнул брюки, слизнул с рукава рубашки белые капли подтаявшего мороженого и быстро направился к скамейке.
— А вот и я, — сказал он, протягивая Вере эскимо. — Заждалась? Там, как назло, очередь. Пришлось постоять, ты уж извини.
— Спасибо, — сказала Вера.
— Что с тобой? — спросил участливо Юрий Андреевич. — Чем-то расстроена? Что-нибудь случилось?
— Нет, ничего, — тихо сказала Вера, опуская глаза. — Просто голова немного разболелась. У меня это бывает…
— А-а, — сказал Юрий Андреевич.
Он был удивлен. Ожидал, что Вера будет плакать, жаловаться, рассказывать, а он станет ее утешать. Ну а потом они, конечно, побегут в ближайшее отделение милиции — подавать заявление об ограблении. Так он предполагал.
Но Вера, как он сейчас понял, жалела не часики. Ей было обидно за Юрия Андреевича, и она не могла сознаться, что у нее отобрали его подарок.
Этого он не ожидал.
Они сидели и мороженое таяло в их руках, а белые струйки текли по их пальцам, ладоням. Капли падали на песок.
— Пошли домой? — предложила Вера. — Уже поздно… Да, кстати, часики я в сумочку убрала.
— Дело хозяйское, — сказал Юрий Андреевич и лизнул раскисшее эскимо. — Что ж… домой так домой.
Они поднялись и пошли, и Вера бросила мороженое в кусты. Юрий Андреевич еще лизнул раза два, не доел, тоже выбросил. Взял Веру под руку. Ощутил, как мелко дрожит ее тело.
— Чего ты дрожишь?
— Замерзла. — И Вера поежилась. — Пошли скорее.
Аллея была темной и длинной.
«Ничего страшного не случилось, — успокаивал себя Юрий Андреевич. — Ну, бросился бы я на них, ну и что? Порезали бы, избили, вот и все. И тогда — прощай, Вера, прощай, наука, и вообще как-то обидно… Так что нечего и стыдиться. Великая потеря — часики! Пустяки».
И вдруг Юрий Андреевич представил, что пройдет год, пять лет, десять, двадцать, и вся жизнь пройдет, и ведь он никогда не забудет, что было такое; он стоял и смотрел, как грабят его невесту. Он остро понял, что будет помнить об этом всегда, будет помнить всю жизнь и каждую минуту.
